Юля мотнула головой.

– Самым сложным было поверить. А вот как только я поверил, выйти на охоту оказалось просто. И поймать своего самого первого ангела, и сплести свои самые первые крылья. А потом было новое испытание. Терпением. Вот ты представь: у тебя есть свой собственный ангел, он прекрасен, он твой, а ты не можешь даже помыслить о том, чтобы прикоснуться, поцеловать. Искушение… А потом еще одно, самое сильное, почти невыносимое. Подходить к той яме, чувствовать их, своих спящих ангелов, чувствовать их голод и свою силу и ждать, ради великого отвергать малое, терпеть. Но ты все изменила. Ты нашла моих спящих ангелов и разбудила. Я знаю, не спорь! Я видел тебя там, в овраге, я слышал их шепот. Вот только тогда я еще не понял, насколько ты особенная. Не до того было, уж прости. Нужно было решать насущные проблемы.

– Ты подставил Макса.

Встрепенулся распятый ангел, подался вперед настолько, насколько позволяли крючья в ребрах, застонал от боли и бессилия. А Юля почувствовала… Нет, не силу – отголоски… Словно бы стопы лизнуло морской волной. Щекотно…

– Он все никак не мог угомониться. Рано или поздно он бы меня нашел. – Кеша обернулся через плечо, сказал успокаивающе: – Не бойся, мой ангел. Скоро все закончится. Ты вознесешься прямо тут, в подвале. Мне понадобились годы, чтобы понять – не все ритуалы одинаково важны. Маска больше не нужна. И ритуал с деревом можно и пропустить. Хотя признаюсь, парящий в рассветных лучах ангел – это очень красиво. А ты, – он склонился над Юлей. Подошел бы поближе, может, удалось бы его лягнуть… – а ты займешь ее место. Я уже начал плести для тебя крылья. Они будут прекрасны, обещаю! Когда-нибудь ты будешь благодарить меня. И за крылья, и за ту силу, что я тебе подарю. Когда-нибудь ты придешь ночью к своему мальчишке и выпьешь его до дна. Это будет мой тебе подарок. – Волна поднялась выше, сначала до колен, а через мгновение дотянулась до ремня джинсов. Она переливалась всеми оттенками золотого и тянулась все выше и выше… – А ты, – он снова обернулся через плечо, – придешь к Максу. Когда ты станешь ангелом, для тебя не будет преград, сдерживать тебя будет только моя воля и моя рука.

Кеша, или то существо, которое когда-то было Кешей, встало между ними, раскинуло в стороны руки, словно в попытке заключить их обеих в объятья. Он стоял так несколько мгновений, а потом в руках его появилась кожаная удавка…

– Ну, мои ангелы, пора!

Закричала, забилась на своих крюках Яна. Сжалась в комок Юля. И волна, золотая, как опавшие листья, накрыла ее с головой, затопила, поглотила, а потом выплеснулась на волю, раскрылась над тем, кто когда-то был человеком, сияющей сетью, сминая, корежа в стальных объятьях, припечатывая его к стене, а Юлю к сырой земле, срывая с петель дверь…

Нет, дверь – это не она, дверь – это Макс и Трофим… Непутевый дядюшка и пособник маньяка – какой странный тандем… Вот только не получается даже удивиться. И земля больше не холодная, а мягкая, как перья. Пушистые ангельские перья… Самое время закрыть глаза и отдохнуть наконец…

Не дают… Ни глаз закрыть, ни отдохнуть. Трясут за плечи, зовут:

– Юлька! Юля! Ты только не отключайся! Открой глаза, посмотри на меня!

Открыла. Просто потому, что голос знакомый, она и не чаяла больше услышать. Пусть хоть на прощание…

Павел. Смотрит, всматривается, гладит по мокрым от слез щекам, по шее, пытается голыми руками разжать ошейник, орет во все горло:

– Дядя Паша, где ключ?!

– Тихо, младший, не тряси ее так. Вот ключ. – Павел-старший ненадолго попадает в поле зрения, смотрит с жалостью и, кажется, виновато, а потом говорит шепотом: – Ей бы на свежий воздух. И вообще…

И вот уже не перина из ангельских перьев, а руки. Держат крепко, прижимают. Он боится, что ей больно, но ей не больно – просто слабость. И пусть бы выключили звук. Вот этот вой, словно звериный, но страшнее, пусть бы выключили.

– Павел, да оттащи ты его от этой падали! Зашибет же! Насмерть зашибет, кого судить потом будем?! – А это Петр Иванович. Вот и старшему следователю Самохину нашлось место в ее галлюцинации. – Гражданин Трофимов, вы меня слышите?! На пятнадцать суток захотели?! – Петр Иванович орет, стараясь перекричать и звериный вой, и яростное рычание Трофима, и отчаянный крик Макса…

– Чернов, она живая! Слышишь ты меня?! Обе девочки живы! Да не хватай ты ее, «Скорая» уже едет. А ты чего стал, парень? – А вот и сам Петр Иванович. Склоняется над Юлей, зачем-то трогает лоб, словно у нее температура, а не галлюцинации. – Неси ее наверх, там «Скорая», и вообще… нечего ей здесь. Откуда листьев-то столько, а? Ну, что за дело такое?! Куда ни сунься – всюду эти чертовы листья! Да неси уже, неси!!!

– Слышишь, Юлька? Мы идем наверх. Там рассвет и солнце. Ты же любишь солнце?

Любит. И солнце любит, и Павла. Можно даже признаться, раз уж такая забавная галлюцинация. Настоящему бы не призналась ни в жизнь. Потому что глупо и скоропалительно. Сутки знакомства всего – какая тут любовь?..

– Да ты что?! – Он улыбается. Понравилось ее признание? – А я боялся, что не посмотришь теперь даже на меня.

– Почему? – Ей ведь и в самом деле интересно, почему он так думает.

– Потому что меня с тобой рядом не оказалось. В подвале… – Он все еще улыбается, но ему больно. Юля чувствует его боль, как свою. Глупый какой. Зачем ему в тот подвал… А ей бы конфету или еще лучше шоколадку.

– Шоколадки нет, есть сахар. Дать? – Вслух, что ли, сказала?

Сахар вкусный, тает на языке крупинка за крупинкой. И так же, крупинка за крупинкой, возвращаются силы и память. И осознание, что вот это все на самом деле, что все закончилось.

Пореветь бы, вот в голос пореветь – белугой! Но стыдно. И Павла стыдно, и этого доктора со «Скорой». Докторов несколько, но второй сейчас в подвале с Яной. И Макс с Яной. А остальные с тем, кто когда-то был человеком, но переродился, зорко следят, чтобы не сбежал, чтобы даже не шелохнулся. А он и не сможет, накинутая Юлей золотая сеть не позволит. Никто ее не видит, только он. И видит, и чувствует. Жуки под кожей – вот какое это чувство…

Это было удивительно красивое место – с белоснежными лебедями. Юля стояла у самой кромки воды, крошила батон, любовалась птицами. На плечи легли горячие ладони. Павел всегда был горячее, чем она. Вот такой отличный метаболизм. А она в последнее время постоянно мерзла. Ее собственный метаболизм после подвала дал сбой.

– Пойдем, Петр Иванович приехал. – Павел накинул ей на плечи свою олимпийку, поцеловал в висок. – Пойдем, остальные уже собрались.

Остальные – это Павел-старший и Трофим. Макса нет, он сейчас в клинике с Яной. С ней все будет хорошо. По крайней мере, в физическом плане. А душевная боль… С душевной болью Юля попробует разобраться чуть позже, когда Яна выйдет из больницы. Иногда достаточно беспамятства. Нет, забыть все не получится, но самое страшное, самое мучительное можно попробовать запереть где-нибудь в темном закутке сознания. Запереть и выбросить ключ.